Flot3000

Предисловие от автора:

В тексте фельетона вы обнаружите реальных людей – крымских и российских политиков, включая и исторические личности, то не верьте глазам своим – это совершенно случайное совпадение.

И все же в Крыму действуют реальные сторонники Черноморской Эскадры, которые могли бы быть субъектами фельетона (могли бы, но автор далек от мысли, что стали!):

Цеков Сергей Павлович – 1-ый вице-спикер ВР АРК;
Родивилов – депутат, член президиума ВР АРК, председатель постоянной комиссии ВР АРК, председатель одной из крымских организаций;
Жилин – председатель постоянной комиссии ВР АРК, активный член одной из крымских организаций;
Черкашин – депутат ВР АРК руководитель одной из пророссийских ветвей Крымского казачества;
Колесниченко – депутат ВР Украины;
Павловский – один из российский политтехнологов, родом из Одессы;
Лужков – мэр Москвы;
Марков – депутат ГосуДумы РФ;
Затулин – депутат ГосуДумы РФ;
Жириновский – депутат ГосуДумы РФ;
Слесаренко – депутат ВР АРК, один из руководителей Русского блока;
Грач – депутат ВР Украины, главный крымский коммунист;
Киселев Василий – депутат ВР Украины, активный деятель Партии Регионов в Крыму;
Филатов Анатолий – к.ф.н., крымский деятель;
Терехов – крымский писатель;
Киселева Наталья – журналистка газеты «Крымское время»;
Никифоров Андрей – к.ф.н., доцент КрымГос Университета;
Захаров – депутат, председатель постоянной комиссии ВР АРК, активный член крымской парторганизации;
Козенко – депутат ВР АРК, руководитель молодежной организации Русского блока;
Умрихина – депутат ВР АРК, вице-премьер крымского правительства;
Васильев Борис – подвязавшийся на ниве журналистики деятель Интернет-издания «Крымское Эхо»;
Гаврилева – журналистка одного из крымских Интернет-изданий «Крымское Эхо;

Однако, если кто-то решит, что именно эти деятели описаны в фельетоне, то автор заранее приносит извинения – это совершенно не соответствует действительности, а возможные совпадения чистая случайность!

Итак,

ГИБЕЛЬ ЧЕРНОМОРСКОЙ ЭСКАДРЫ
(Политический памфлет-фельетон)

«Скажи-ка, дядя, ведь недаром…»
М. Лермонтов

Шутце-адмирал Родик Вилов осторожно поправил набриолиненнную подставную шевелюру и наклеенные усы, откинул чуть назад бутафорские эполеты с вензелями Екатерины Великой, одернул чесучовый китель с огромными пуговицами на двуглавых имперских бройлерах и заглянул в зеркало. Себе он нравился. Похлопав по нарумяненным щечкам, он распахнул входную дверь передвижной автогримерной, щипнул за тощий зад штатную гримершу ФСБ и лихо перепрыгнул через фанерный фальшборт зиц-крейсера «Святой Коба». Потом легко, в два прыжка, взлетел по деревянному, наспех сколоченному трапу на капитанский мостик и гордо оглядел вверенную ему акваторию будущей военно-морской базы Черноморской эскадры.

Его чувства переливались через край и радостно распирали далеко не атлетическую грудь неподдельным величавым духом. Собственно, как и всякого инородца, впервые самозвано примерившего высокое звание Спасителя Отечества. Почти, как Льва Давидовича, когда тот отдавал приказ пьяной матросне взять и грабануть Зимний, или как Якова Свердлова, когда тот телеграфировал прибацаным уральским бомжам расстрелять последнего российского императора и его безвинных детишек.

Ощущения шутце-адмирала было сродни чувствам уголовника-экспроприатора, самого знаменитого людоеда в истории Человечества Кобы-Джугашвили, когда он отправлял на тот свет десятки миллионов человеческих душ. А еще братался с Гитлером, развязывал войны, строил концлагеря для русских, морил голодом своих же подданных и чье имя теперь носил этот гордый русскоязычный зиц-крейсер – флагман эскадры.

Но кто об этом думал? Изъеденные молью пристарковатые поклонники шутце-адмирала, ополоумевшие носители почившей в бозе великой идеи равенства крестьян, рабочих, деклассированных элементов и партфункционеров, люмпенизированная толпа, продажные и жадные соратники, зараженные шовинистическими глистами школьники и студенты из «РусКрымБлока», прикормленные и безразличные журналисты… Ах, да бросьте вы, понятно же, что нет! Тем более, что крейсерские тайны знали разве что кремлевские наставники-изобретатели, но они, осматривая фотографии новой черноморской эскадры, так ржали, что некоторых пришлось отпаивать водкой, чтобы остановить икоту.

Но шутце-адмирал об этом не хотел даже думать – он был так безмерно счастлив, что уже был готов улететь в прозрачный крымский эфир, как и всякое надутое великоросским гелием «изделие №2».

И вдруг, о, Боже, рядом, прямо под ухом, кто-то картаво кашлянул. Вилов понуро крякнул, шарик сдулся, как использованный, и он, напомаженный, обмяк огорченный. Это был в-зад-смотрящий юнга-кандибобер Слюсаркевич. Огорчению не было предела, но он все же нашел в себе силы вяло козырнуть вестовому на побегушках. Он понимал, что в этот торжественный момент на него смотрят тысячи и тысячи глаз, нацелены объективы всех без исключения мировых телекомпаний, а значит, все это видят – миллиарды людей Доброй Воли на планете и потому сдержался.

Шутце-адмирал, который давно примерял китель Колчака, или на худой конец Касатонова, глубоко презирал этого простого, как электровеник, давно перезрелого юнгу. Презирал за беспробудную дурость, хотя и сам не блистал умом; желание выслужиться, хотя и сам всю жизнь любой ценой карабкался по головам друзей и сослуживцев; внешний вид – «…если кто в роду и есть, так и тот татарин…», хотя и сам далеко не вышел славянским фейсом; за неистребимо бездумное желание исполнять любой, самый дурной приказ, хотя и сам… В общем презирал до брезгливости, потому что и сам был таким же по жизни тупым и никчемным, но с ужасающе завышенным апломбом и неистребимой самодуростью.

Вот почему, от этого картавого кошелька и осознания что на мостике стоит видимый народу, миру, Вселенной еще кто-то, а массовка ждет его.., конечно же, ЕГО, он ужасно огорчился. Свое огорчение он удовлетворил моментально – пнул, как бы случайно, нарочито замурзанного под палубный кнехт, старшего околонаучного суфлера-дубликтора тупоголового плагиатора Долика Филатора. Суфлер сильно, но привычно крякнул и, облизывая окровавленные губы, сгинул под палубой вместе с речью адмирала.

«Адмирал, как же вы без текста-то…?» - разыскивая глазами уползающего Долика, пискнул было Слюсаркевич, но моментально осекся, увидев как сверкнули остеклянелые глаза и хищно заблестели щутце-адмиральские фиксы из окостеневшего хрена моржового.

Юнга-кандибобер не знал, что на заднице широких штанов командующего мелким украинским крестиком вышит текст еще одной эпохальной речи, сочиненной старшим научным фуфлодеем приват-доцентом Никифором Киселевичем. Приват-доцент в этот эпохальный день тоже находился на зиц-крейсере – он был тщательно загримирован под настоящее пробковое дерево. Он по сценарию изображал двуглавую крылатую форштевневую бабу – талисман флагманского корабля. Одна бабская голова была, якобы головой блаженной бородатой попадьи Никифории, а вторая головкой измученной нарзаном и этническими солитерами разъяренной Крымской Натафурии. Увы, оба рта двуединого, как известный всем герб, приват-доцента были заклеены перцовым противомозольным лейкопластырем, так что нашептать шутце-адмиралу что-то умно-величественное, Никифор Киселевич уже не мог. Теперь командир должен был рассчитывать исключительно на себя. И, возможно, на вышитые штаны, сработанные вышивальщиками портняжно-манкуртной мастерской имени «Отставной Козы Барабанщика Нахрапия Козленко» при Дум-Думе улиц Русской и Донецкой.

Кстати, на палубе и надстройках зиц-крейсера находилось большое количество тщательно замаскированных под государственное имущество (ну, там рельефную фанеру, разбросанные женские трусы, прокладки и сумочки, шкафчики и рундуки, унитазы и писсуары…) советники, кассиры и исторические фиксаторы-рецидивисты… После незапланированной выходки неуравновешенного командующего, все они как один оцепенели от страха и ужаса, что шутце-адмирал и на них сорвет свою злость и моментально заклеили свои рты триколорным скотчем и крепко зажмурились. Но Родик Вилов уже самозабвенно улетел в самолюбование.

Осмотревшись на капитанском мостике и приняв порцию восторженных аплодисментов, он подошел к магнитному компасу, как будто бы тот впервые в жизни попался ему на глаза, прищурился и, увидев свое отражение, смачно плюнул на указательный палец. (Он даже не догадывался, что компасом прикидывается официально лишенный возможности присутствовать на торжествах, отполированный до блеска генеральный директор Института Стран Единого Перепространства, потомственный чекист-барбекюшник Затулай Затулаев).

Шутце-адмирал осторожно, с безудержной любовью к самому себе, поправил отклеившийся от сильного волнения правый ус. Полюбовался. Таки нравилось! Потом тщательно прикрыл париком ярко поблескивающую на солнце лысину и посмотрел вдаль, куда-то туда за старый город, за руины Неаполя Скифского, за далекий и чуждый ему Чатыр-Даг, синеющий на горизонте Бабуган, за невидимое, но родное, идеологически близкое Черное море и крепко задумался.

Сквозь низкий лоб его и обнаженные глубокие залысины, за болезненно выпученными ближневосточными глазенками было видно, как медленно шевелится единственная извилина (быстрее мешала застрявшая в ней портупея из прошлой беспутной и малозвездной сухопутной жизни).

Наконец извилина затихла, цепенея, портупея опала, как перетрудившийся детородный орган и тут же ожила легкая мысль, пробуждая почти утерянную пылкую любовь к соседней, но далекой родине. Оплодотворенный зарождающимся проблеском мысли, шутце-адмирал зычным голосом фельдфебеля-архаровца приказал бросить якорь промеж тут. И тот час же в динамике оглушительно на весь город загрохотала запись падающей в воду настоящей корабельной якорной цепи. По ту сторону клюза, матросики-великотрусики бережно приняли березовый якорь, тайно от общественности и СБУ, сработанный мастеровыми в далеких подмосковно-кремлёвских лесах и передали его на берег в восторженные, но уже почти немощные руки крымских гросс-аборигенов Великославянского племени.

И тут же над городом разнесся восторженный визг экзальтированных пенсионерок-квакеров, делегаток по конкурсу всех ста десяти национальностей, населяющих Крым и его евразийские окрестности. Надо бы заметить – публика обоих полов, что пестро-цветасто украшала набережную и склон горы, где некогда ютилась городская баня, была одета в сногсшибательную морскую форму из белого ситца в синюю полоску. На ленточках, опоясывающих стилизованные под бескозырки соломенные шляпки, горделиво красовалась надпись «Краснознаменная Черноморская эскадра»

Тем временем согбенные аборигены торжественно понесли деревянную копию адмиралтейского якоря броненосца «Потёмкин-Таврический» вверх по крутому склону левее Архивного моста прямо к памятнику Свирепому Полководителю. Они не донесли, грохнул бравурный марш «Прощание крымской сливянки».

Якорь принимал, удачно загримированный под вождя мирового пролетариата в старенькой кепченке с поломанным козырьком, доктор фантасмагорично-утопических лженаук Лёлик Граков-Керченский. Он взасос, как свою любимую партию, торжественно поцеловал якорь и ткнул пальцем в землю. Вопли экзальтированных утихли. Лёлик Треплович вытащил палец, поднял его над головой и истерически выдохнул: «Теперя здеся главный антинатовский бастион! Здеся главная военно-морская база Черноморской эскадры!! Да здравствует символ морского величия нашей Родины!!!»

Он не договорил, единодушный, благоговейный вопль одобрения экзальтированных, как выдох стаи птеродактилей, заглушил грохот трансляции продолжающей бесконечно падать в морскую пучину якорной цепи. Да, что там, этот единодушный восторженный вопль перекричал исторически торжественные аккорды туша гарнизонного эскадренного духового оркестра под управлением Захара Ялтинкевича Комунякина: «Корова пукнула слегка, убила белого бычка, не поднимая хвостика…»

И тут же оглушительно дробалызнул пушечный выстрел, публика вздрогнула и замолчала, повалил густой дым с палубы зиц-крейсера «Святой Коба» – крымское государственное телевидение начало трансляцию исторического обстрела Зимнего дворца крейсером «Аврора», записанного при съемках фильма «Ленин в Октябре». После третьего выстрела на набережную торжественно и величаво выехал на трехцветной кобыле главком Военно-морских сил на Черном море военно-морской маршал-кавалерист товарищ Суржик Палканович Цуко-Цекинд. За ним едва поспевала конная эскадра -расписанные под эсминцы, броненосцы и морские охотники вереница карет, ландо, линеек, бричек, телег...

Самой большой бричкой – эскадренным миноносцем командовала одетая морским гусаром старослуживая Марамойка Сидоровна Замрихина. Одетая в элегантную розовую бурку «а-ля Чапай», купленную на парижских развалах в предчувствии исторического момента, она была просто неотразимой. Гордо выпяченные на груди серебряные газыри и развивающийся вокруг, уже на далеко не юной шеи, красный башлык с серпом и молотом, делали ее фигуру подобной греческой Нериаде. Ее небожественное происхождение и загубленную комсомолом юность, выдавали разве что глубоко печальные глаза, как вселенская скорбь о бесцельно и безвременно погибшей коммунистической идеи и зазря истраченной на партсобраниях жизни.

Следом за четырехколесным эскадренным миноносцем летела журналистская таратайка-торпедный катер, запряженная рыжим, шустрым и преданным ослом с огромными ушами по имени Борька. Полуобнаженная и изрядно потрепанная воительница катера «Давно не святой Гавриил» в дымчато-туманных, как ее жизнь очках тряслась так, что зубы ея от страха стучали оглушительно и безостановочно, как бесконечная автоматная очередь «калаша» многократно и жутковато усиленная искусственно-зловещим и брехливым «эхом».

Среди этой черноморской кавалькады расписных боевых кораблей, несущихся за своим бравым кобылоносцем, выделялась огромная степная мажара, запряженная двумя парами цугом, отменных верблюдов-бактрианов. На ребристых бортах тридцатидвухкопытного чудо-корабля красовалась огромные бил-борды: «Порвём на портянки НАТОвскі обіцянки!» и «Ударим рублевой эрекцией по долларовой импотенции». Это, влекомый кильватерной струей, к месту новой дислокации военно-морских сил Черноморской эскадры, заходил на швартовку пассажирский лайнер «Поцреалист В. Терехаринов духовный сын Демьяна Бедного» с почетными гостями на борту.

За вожжеобразным штурвалом лайнера зеваки с изумлением обнаружили известного крымского дружбанародника бузотера-скандалиста Васисуалия Компотова. Ослепляя все окрест яркими солнечными зайчиками, отраженными от своей собственной изумительной шишкообразной лысины, Васисуалий почему-то кричал верблюдам: «цоб-цобэ!» и изо всех сил тянул поводья то вправо, то влево. Как будто забыв, что это не кастрированные тягловые быки-волы, а несчастные горбатоносцы. От этого шараханья, мажара раскачалась из стороны в сторону, как настоящий океанский лайнер, попавший в сильный шторм, а несчастные пассажиры были уже не в силах изображать неподдельную радость попавших на праздник, который, без всякого сомнения, должен украсить анналы мировой истории.

Среди пассажиров лайнера обнаруживались не просто знакомые, а просто знаковые фигуры:

- Серж Маркинг – президент отдаленно-рускультурной ассоциации политических идиотов, одетый клоуном-звездочетом, уже четвертый раз кормил королевских пираний в аквариуме-подарке для шутце-адмирала;

- Жлоб Шпакловский – генеральный советник по экскрементальным перемещениям политологического естества в Восточной Европе, напяливший на себя самое дорогое – сюртук одесского биндюжника времен молодости Исаака Бабеля, так от качки посинел, что казалось в его чреве лопнула десятилитровая бутыль чернил от всех его доносов и пасквилей;

- Юрай Луг-Полянкин – Всероссийский держиморда Садового кольца, одетый в костюм болотной жабы так надулся, что его даже негромкое политическое попукивание уже раздражало не только зевак, но и советников с Лубянки;

- Вольф Хаим Жироносов – дирижер Московской хоральной коллегии хамов, держался лучше всех, как всегда гримасничая, но и ему было шибко худо. Измятая, землистая под цвет лица, бедуинская галабия и ярко-красный тюрбан «а-ля Сулейман Великолепный» на фоне тяжелой обвислой челюсти и маленьких злых глазенок, явно выпадали из общего карнавального прикида иных гостей. Арабо-турецкий костюмчик здесь, сегодня выглядел просто неприличным фарсом. Однако увесистый кованый сундучок из сказок про Синдбада или Шехиризаду, который Жироносов держал на одутловатых коленях, для многих присутствующих был откровенно простительным мотивом – а вдруг!

Но «вдруг» случилось через мгновенье – из-под моста под Кировским проспектом, под грозовые раскаты оркестра медных ночных ваз-литавров, выдвинулась парадная рота ялтинско-севастопольских засланных казачков. Одетые в серые, просторные, но безликие макинтоши и шляпы «а-ля стукач НКВД» с трехлинейками наперевес они угрюмо надвигались на гавань будущей дислокации Черноморской эскадры. И только за несколько десятков метров до трибуны, к которой уже была привязана трехцветная кобыла товарища Цуко-Цекинда и пощипывал травку ослик Борька, они вдруг замедлили чеканный шаг и злорадно-задорно запели:

«Мы красные кавалеристы – йо-о, хо-хо, мы верные чекисты – йо-о, хо-хо…»

И тут же из роты выдавился, многие годы до этого незаметный, затертый и обтерханный, совершенно забытый черноротый вождь племени кочующих манкуртов, а ныне признанный секс-символ триколоровой контрреволюции Вадь Изгоевич Калюжниченко. Чуть помедлив, он рванул к трибуне, макинтош распахнулся, обнажая гранаты, лимонки, целую коновязь лент к пулемету «максим», две трофейные противотанковые мины, три револьвера системы «маузер», четыре «макара», текст речи на старинном пергаменте, вставную челюсть и даже запасное хавало…

И стало ясно – он, с улыбкой нераскаявшегося политического гомосека, рвется на место вождя! Этот политический пройдоха с лицом блудливого ангела незаконно собирался принимать парад эскадры. Он, беспардонный узурпатор, хочет отнять всю славу и бремя власти и у кобылоносца, и у шутце-адмирала…

Цуко-Цекинд незамедлительно и поспешно стащил белоснежную перчатку с левой руки и махнул ею куда-то туда, вдаль, в сторону сереющего посреди гавани зиц-крейсера. Родик Вилов несмотря на природную тупость сразу все понял – он выдернул из штормового зажима огромный, образца 1905 года непромокаемый и небьющийся корабельный телефон, привычно покрутил сначала у своего виска, а потом, опомнившись, и ручку боевого аппарата. Срывающимся голосом командующий возопил в трубку: «Наливай!».

А в это время дежурный штаба «Грандславянской идеи» штабс-капитан Крымского некультурно-язычного казачьего экстрим-союза Жупел Костылин маялся на штабном унитазе. Вчера, объевшись дармовой сёмги, доставленной на торжественный банкет подшефными Северными Оленями, Костылин утром едва вспомнил, что он не один из героев рассказа Льва Николаевич Толстого, а всего лишь подручный Цуко-Цекинда.

После консультаций с атаманом-психиатром казачьего воинства Баблоедом Чекушиным было решено: Костылина на торжества не пускать, дать слабительного и оставить в штабе дежурным по уровню воды в акватории. Дозировку слабительного вызвался определить сам кобылоносец, который в молодости баловался клистирами в мединституте. Увы, вожделенная профсоюзно-комсомольская папка затмила желание стать доктором-клизмодеем и он навсегда связал свою жизнь с функционированием северо-славянской политической прострации.

Возможно, это была последняя медицинская ошибка Суржика Палкановича – передозировка оказалась ужасающей. Короче, говоря народным языком, Костылин сильно усрался (да, простят меня любители изысканной словесности, но по-другому то, что с ним произошло назвать невозможно – вторые сутки штабной унитаз был для Жупела Армагедоновича единственным пристанищем в жизни). Проклиная дармовую сёмгу, (на самом деле – это был намазанный «жидким дымом» катран), свою жадность, дурость шефа и бездарную жизнь, он уже часа два как ничего не соображал.

И вдруг, звонок. От неожиданности и радости, что его вспомнили, Костылин еще раз обделался и сквозь характерное дизентерийное урчание услышал взволнованный вопль шутце-адмирала: «Наливай!»

Вначале он решил, что наконец-то вся Черноморская эскадра разместилась в акватории Салгира между мостами в центре города и надо бы налить горячительного и выпить за эпохальное событие – передислокацию эскадры из Севастополя в Симферополь. Но дотянуться до банкетного стола со штабного унитаза никак не удавалось. И тогда Костылин задумался. Он открыл секретный журнал паролей и тайных переговоров, и обнаружил, что слово «наливай» – на партийном жаргоне обозначает открытие шлюзов Симферопольского водохранилища для поднятия уровня воды в реке Салгир.

Сквозь жуткие, схватывающие боли в животе, Костылин мучительно вспоминал до какого уровня надо спустить воду из водохранилища, чтобы в Симферопольской гавани вместилась вся Черноморская эскадра. Ему и в голову не могло прийти, что этот вопль Родика Вилова мучительная попытка не допустить героизации самозванца Колюжниченко и его самозваного, сводного отряда коммерческого сопротивления… Впрочем, Костылин не додумал, новый приступ схваток затмил его голову и он потянул ручку спуска воды из водохранилища до отказа.

И это была вселенская катастрофа!

Вся фанерная эскадра вместе с крейсерами и эсминцами, ландо и бричками, женскими прокладками и сумочками, шкафчиками и рундуками, унитазами и писсуарами, советниками и кассирами, забрехавшимися журналистами-резидентами и историческими фальсификаторами-рецидивистами… понеслась вниз по течению теперь величественного Салгира.

А мимо проплывали Ак-Месджит и Сарабуз, деревушки и села, полустанки и разъезды, изумленные суслики и утки, куры и гуси, остолбеневшие прохожие и зеваки, окаменевшие байбаки и коровы… Куда-то туда, на север неслась эскадра несбывшейся мечты.

Лишь только радостные дети и подростки, женщины и старики вылавливали охапками… да что там – мешками: эполеты и пагоны, царские кителя и аксельбанты… Будет что рассказать и показать своим детям и внукам.

Так через весь Крымский полуостров вместе со старым, засохшим дерьмом и новыми кизяками, тухлятиной и отбросами уходила в Гнилое море – Сиваш последняя Черноморская Салгиро-Симферопольская эскадра имени Екатерины Великой со всем наличным составом.

(иллюстрация - Иероним Босх "Корабль дураков", ок. 1500 г.)