Flot3000

Гибель правозащитниц Натальи Эстемировой и Заремы Садулаевой в Чечне больше обсуждается на Западе, чем в России, где уже привыкли к тому, что обстановка на Кавказе далека от стабильности, причем в последнее время она существенно обостряется. В Ингушетии чуть не убили президента, в Дагестане застрелили главу МВД. Представляется, однако, что природа этих преступлений различна.

Если на политиков и силовиков покушаются либо экстремисты (как в случаях с Евкуровым или Магомедтагировым), либо соперники из конкурирующего клана, то с правозащитниками ситуация выглядит иной. Они не вовлечены в клановую борьбу, либо вовлечены незначительно. Экстремисты теоретически могут рассматривать их как потенциальные жертвы для попытки дискредитировать власть, но для этого надо предположить, что они вольготно действуют в Чечне, где ситуация контролируется Рамзаном Кадыровым. Действительно, террористы могут нанести удар, используя для этого смертника, но похищение и убийство с участием нескольких человек для них слишком рискованно. Куда более правдоподобной кажется другая версия.

В современной Чечне люди, нарушающие определенные правила традиционного общества, подвергаются смертельной опасности со стороны тех, кто имеет оружие и готов его применить. Отметим, что традиционному обществу свойственны такие черты, как иерархичность, высокий авторитет родовых и семейных отношений, приоритет обычного права и религиозной традиции над писаными законами и обязанностей перед обществом и государством — над правами личности.

Правозащитницы, занимаясь общественной деятельностью, неизбежно сталкивались с местным начальством (причем не обязательно именно с Рамзаном — в Чечне есть масса начальников уровнем ниже, причем многие из них несколько лет назад были боевиками), при этом не получая сколько-нибудь существенной поддержки со стороны населения. Кому конкретно они перешли дорогу — вопрос, конечно, важный, но любой ответ на него не меняет общей оценки трагической ситуации. Тот факт, что в Чечне формально действуют российские законы, разумеется, не мог их защитить, так как на самом деле в традиционном обществе, как отмечалось выше, работают совсем другие правила.

Приведу, казалось бы, совершенно иной пример, связанный с трагической судьбой людей совершенно иных моральных качеств. В ноябре прошлого года в Грозном и его пригородах были найдены трупы шести женщин, застреленных неизвестными. Сразу же руководство республики выдвинуло версию, что эти женщины занимались проституцией, что и стало причиной их гибели. Характерно высказывание по этому поводу главного официального чеченского правозащитника Нурди Нухажиева, что «к сожалению, есть у нас такие женщины, которые стали забывать о кодексе поведения горянок. В отношении таких женщин их родственники — мужчины, считающие себя оскорбленными, порой совершают самосуды». Такой правозащитник, безусловно, прекрасно вписывается в рамки традиционного общества — в отличие от людей, которые готовы защищать жертв, а не оправдывать действия убийц в рамках обычного права. Неудивительно, что и в деле об убийстве Эстемировой Нухажиев сразу же встал на защиту обиженного, коим, разумеется, оказался Рамзан Кадыров, обвиненный российским правозащитником Олегом Орловым в причастности к этому преступлению. Вряд ли стоит искать причину такого поведения в личных качествах г-на Нухажиева — традиционное общество не только «выталкивает» (или уничтожает) тех, кто представляется ему нарушителем правил, но и крайне высоко ставит защиту авторитета государя либо племенного вождя.

Гибель правозащитниц — очередное свидетельство провала модернизации, «осовременивания» Чечни, чем Россия занималась в течение как минимум столетия. Разумеется, советская модернизация отличалась от нынешней свирепыми методами, ломавшими судьбы миллионов людей, и идеологическим насилием — все это вызывало протест, в Центральной России тихий, на Кавказе вооруженный. В 30-е годы с традиционным укладом в республике пытались справиться стандартным для всей страны способом — сочетанием индустриализации, коллективизации и культурной революции. Результатом стало сопротивление, продолжавшееся в форме абречества в течение десятилетий. Провал этой попытки большевики признали в 1944 году, когда выселили вайнахов (как и некоторые другие народы) с Северного Кавказа, обрекая их на роль изгоев. Сталин не мог рассчитывать на полную лояльность эти народов в ситуации, когда всерьез задумывался о войне с Турцией — в этом случае Северный Кавказ оказывался в ближнем тылу советской армии. Война не состоялось из-за жесткой позиции Запада, однозначно вставшего на сторону Анкары, а затем и официально включившего Турцию в состав НАТО. После смерти «вождя народов» отношения с Турцией были нормализованы, что и позволило Москве сделать широкий жест, вернув кавказцев на родину. В течение последующих десятилетий были предприняты новые попытки разрушить чеченское традиционное общество (ставка делалась на инвестиции и образование, но далеко не в столь брутальной форме, как в сталинские годы), не приведшие, однако, к решающим результатам.

Приведем мнение Валерия Тишкова, одного из ведущих российских этнографов, ценное не только в связи с его профессионализмом, но и так как этот ученый является последовательным противником представлений о невозможности модернизации в Чечне, о восприятии этой республики как «особой» страны, не совместимой с остальной Россией. В своей книге «Общество в вооруженном конфликте. Этнография чеченской войны», вышедшей в свет в 2001 году, он описывает социально-экономическую ситуацию в Чечено-Ингушской республике в «доперестроечный» период. По словам Тишкова, в ЧИ АССР существовали два сектора экономики республики – «русский» (нефть, машиностроение, системы жизнеобеспечения населения, инфраструктура) и «национальный» (мелкотоварное сельское хозяйство, торговля, отхожие промыслы, криминальная сфера, пополняемая новыми контингентами населения, вступающими в трудоспособный возраст). На крупнейших чеченских предприятиях нефтяной сферы, где было занято 50 тысяч рабочих и инженеров, лишь несколько сот рабочих были чеченцами и ингушами. Таким образом, инвестиции в экономику республики, которые должны были способствовать ее «подтягиванию» к общесоюзному социально-культурному стандарту, практически не затрагивали «коренное» население, действовавшее в традиционных для Чечни сферах.

Что касается образования, то в советское время в Чечено-Ингушетии была создана система средних и высших учебных заведений, имевшая светский характер и формально не отличавшаяся от общесоюзной. Но только формально. По словам другого известного ученого, ныне покойного Джабраила Гакаева, многие дети на селе, где проживало 70% чеченского населения, не имели возможности учиться из-за нищеты и отходничества (отъезда на сезонные работы в другие регионы России вместе с родителями — до 100 тысяч человек в год). Процент студентов-вайнахов (чеченцев и ингушей) в грозненских вузах был невысок. Более того, многие из них из-за невысокого общеобразовательного уровня платили деньги за поступление. Лишь 4,67% чеченцев по состоянию на 1989 год имели высшее образование — и это в условиях постоянно растущей ориентации советской молодежи именно на учебу в вузах.

Профессор Тишков в своей книге цитирует письмо в Политбюро ЦК КПСС, направленное в 1987 году председателем президиума Верховного совета ЧИ АССР Хаджибаром Боковым. Этот высокопоставленный чиновник признавал, что «деревня в значительной степени живет по обычаям патриархальной старины: у кого деньги, у того и сила. Это может показаться невероятным, но это так. Конечно, в селе есть и Советы, и партийные, комсомольские организации. Здесь произносятся на собраниях и сходах горячие речи. Но все это почти не мешает материальному процветанию владельцам нетрудовых доходов. На их охране твердо стоит род со своими тайными и явными представителями в руководящих органах района, республики, обязанные ему своим служебным положением». Эта же характеристика актуальна и сейчас — только поменялись названия партии и молодежной организации, да наряду с деньгами определяющую роль играет и фактор «человека с ружьем».

Через несколько лет после того, как Боков отправил свое письмо, в республике произошли тектонические изменения, которые, однако, лишь обнажили старые проблемы. После 1991 года русские в большинстве своем были силовыми методами вытеснены из республики, как и значительная часть чеченцев, воспринявших российские ценности в их разных вариантах, от советского (Завгаев) до либерального (Хаджиев, Гакаев). В Чечне восторжествовали сторонники суфийского тариката (ордена) Кадирия, действовавшего на этой территории еще в XIX веке — на них опирался Джохар Дудаев; к этому тарикату принадлежал и муфтий Ахмат Кадыров. Попытка федерального центра во время первой чеченской войны вернуть в республику «пророссийских» чеченцев завершилась полным провалом из-за недостатка их авторитета и явной марионеточности администраций Хаджиева и Завгаева, державшихся только на федеральных штыках. Поэтому еще в ходе второй войны ставка была сделана на тех же кадирийцев, отказавшихся поддержать Шамиля Басаева в его дагестанской авантюре (к тому времени Басаев и его сторонники оказались под влиянием адептов «чистого ислама», враждебных суфиям).

Даже такой пунктирный перечень событий последних двух десятилетий свидетельствует о том, что центр по прагматическим соображениям сделал своей опорой в республике тех, кто был наиболее дееспособен и при этом готов поддержать Россию — в данном случае кадирийцев, военно-политическим лидером которых сейчас является Рамзан Кадыров. При этом в Москве прекрасно понимают, что его цель — сохранение в Чечне традиционного общества с той только разницей, что ранее оно в республике носило полицентричный характер, а сейчас вся власть сконцентрирована в руках одного лидера. Однако на характере общества это немаловажное изменение сказывается слабо — сейчас происходит не просто консервация, а укрепление институтов традиционного общества. Центру важно, чтобы в Чечне больше не «поднялись» ваххабиты, непримиримо настроенные в отношении российской власти, а вопрос о том, какой ценой это делается, является для него глубоко второстепенным. Модернизировать республику Москва не намерена — для этого не хватает ни сил, ни желания, ни акторов. В пользу традиционного общества в современной Чечне работает не только государственная власть республики (включая силовые структуры), но и медийные ресурсы — разумеется, этого не было в Советском Союзе. Нынешнее количество чеченских школьников и студентов не должно вводить в заблуждение — система образования в республике сейчас не противоречит принципам традиционного общества; она вполне сочетается с исламскими ценностями и обычным правом (адатами).

Неудача попыток модернизации в Чечне является важной стратегической проблемой. Если республика живет своей жизнью, имеющей мало общего с общероссийской, то сколько времени она будет находиться в составе России? Разумеется, нынешние чеченские лидеры клянутся в верности Москве, а общество до сих пор не забыло войны десятилетней давности и понимает, к чему может привести революционная эйфория. Однако со временем роль этого сдерживающего фактора может снизиться, а отношение к центру на Кавказе зависит от силы, вызывающей если не подлинное уважение, то элементарный страх. Если страх исчезнет, то Чечня вновь может оказаться вне российского правового поля — не только фактически, но и юридически.

АЛЕКСЕЙ МАКАРКИН, первый вице-президент Центра политических технологий

Ежедневный Журнал