Flot3000

Прим. «ФЛОТ2017». Мы продолжаем публикацию фрагментов только законченной монографии авторства эксперта нашего проекта Алексея Полторакова «Безопасность государства и безопасность общества: специфика политического взаимовлияния в национальном и европейском контекстах». (Начало темы см. здесь)

Все, что является моральным злом, является злом и в политике.
Жан-жак Руссо (1712-1778)

Как убедительно доказывает Роберт Купер в своем фундаментальном труде «Крах государств. Порядок и хаос в ХХІ веке» (2003), европейские страны эпохи постмодерна не строят свою внешнюю политику и политику безопасности согласно с геополитическими концепциями, разработанными европейцами вроде Х. Маккиндера и Н. Спайкмана почти столетие тому. Геополитика и сохранение баланса сил были характерны для Европы эпохи индустриализации после наполеоновских войн, более двух веков назад. Отказ от суверенитета ради безопасности является признаком Европы эпохи постмодерна, что в настоящее время является основным принципом Евросоюза.

Соответственно, начиная с конца 1980-х гг. американский политик и ученый Дж. Най-мл. развивал идею об идеологическом влиянии, доведя ее до достаточно «элегантной» концепции «мягкой силы» («soft power»). Последняя означает комплекс привлекательности государства. В сущности, это характеристики, которые могут побуждать другие страны имитировать черты поведения государства, которое имеет «мягкую силу», формы и методы его развития, элементы общественного строя, изучать его язык, что открывает путь к его безопасности и благосостоянию.

При этом, согласно мнения российского международника П. Цыганкова, «гуманизация международных отношений является одной из важных тенденций в этой сфере общественной жизни. Однако противоречия и парадоксы, которые сопровождают ее, носят не случайный и не временный, а сущностный характер, связанный с самой природой отмеченной сферы и человеческого общества в целом» (1).

Так, еще в 1890 году бостонские юристы Семюел Уоррен и Луис Брендис писали в «Harvard Law Review» о том, что частность испытывает опасность «со стороны новых изобретений и методов ведения бизнеса» (2). Они утверждали, что состояние современного (им!) общества требует создания специального «права частности» (которое призвано помочь защитить то, что они назвали «правом на частность») и отказывались верить, что частность должна отмереть в угоду прогрессу.

На протяжении второй половины ХХ века постепенно укреплялось осознание того, что есть определенный «минимальный» уровень прав человека, посягательства на которые перестают быть сугубо внутренним делом государства и оправдывают вмешательство извне, чтобы не допустить угрозы разрастания гуманитарной проблемы в очаг международного гуманитарного кризиса или социогуманитарной катастрофы. В результате, как определяют исследователи, «в настоящее время в разнообразных сферах гуманитарных знаний (политология, социология, философия, международные отношения и тому подобное) оформился интерес к новому феномену – политики гуманитарной безопасности» (3). Этому переходу способствует, в частности, принципиальная тенденция «своеобразной «демилитаризации» международной безопасности. Как отмечает канадский исследователь Девид Дьюит, в связи с отступлением ядерной угрозы подходы к обеспечению стабильности и безопасности стали пересматриваться с точки зрения «деградации окружающей среды и ее способности поглощать вредные последствия, снабжения стратегическими минеральными ресурсами, распространения наркотиков, неконтролированного перемещения больших масс капитала или населения, эпидемий, терроризма...» (4).

По мнению исследователей (Д. Сладкий, О. Сухарев и др.), употребление термина «гуманитарный» относительно безопасности имеет двойную содержательную нагрузку –
1. социологическое, то есть связанность с человеком и обществом, где такой термин употребляется как базовое понятие междисциплинарного характера; но
2. политологическое – как антоним или противопоставление технико-технологической сфере (подобно тому, как в английском языке разведено понятие «security» и «safety»). Вместе с этими исследователями в первом приближении гуманитарную безопасность можно определить как систему способов и процедур обеспечения безопасности человека, структур его жизнеобеспечения в условиях кризисно-конфликтных ситуаций (чрезвычайные ситуации, военные действия, внешне-манипулятивные действия и тому подобное), а также в период стабилизации и реабилитации после выхода из кризиса (пост-конфликтное миростроительство).

Эта общемировая парадигма имеет несколько ключевых измерений, среди которых принципиальное место занимают политико-правовой (в аспекте гуманитарного права) и военно-политический (в аспекте функционального расширения гуманитарной составляющей военной деятельности).

Касаясь проблемы международно-политического измерения гуманитарного права, следует отметить, что его происхождение связано с битвой под Сольферино (В 1859 г.), в результате которой погибло 60% раненых, которые не получили своевременной медицинской помощи. В контексте этой военно-гуманитарной трагедии благодаря деятельности швейцарца А. Дюнана в 1864 г. была принята международная Конвенция об улучшении участи раненых в действующих армиях, создан Международный Комитет Красного Креста (1880 г.), а позже (1919 г.) и неправительственная организация – Международная федерация обществ Красного Креста. Гаагские конвенции 1899 г. и 1907 г. распространили сферу гуманитарного права на военнопленных и ведение военных действий на суше. В 1949 г. в Женеве было принято уже четыре конвенции (об улучшении участи раненых и больных в действующих армиях; об улучшении участи раненых и больных, служащих в военно-морских силах; об обращении с военнопленными; о защите гражданских лиц в период военных действий). В 1977 г. были приняты дополнительные протоколы: о защите жертв международных вооруженных конфликтов и о защите жертв немеждународных вооруженных конфликтов.

Параллельно, в рамках реализации общих принципов международного признания и поддержки обеспечения прав человека (положено начало принятием в декабре 1948 г. Всеобщей декларации прав человека, что продолжилось принятием производных международно-правовых документов по отдельным аспектам или измерениям этих прав), шли соответствующие процессы на региональном уровне. Так, 4 ноября 1950 г. в Риме группой государств, которые входили в Совет Европы, была принята Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод. В ноябре 1969 г. была подписана Межамериканская конвенция прав человека. В соответствии с ней были созданы Межамериканская комиссия по правам человека и Межамериканский суд по правам человека. В 1981 г. в Банги (Гамбия) была принята Африканская хартия прав человека и народов, в соответствии с которой основана Африканская комиссия по правам человека и народов. В том же 1981 г. в рамках ЮНЕСКО была провозглашена Исламская всеобщая декларация прав человека.

Эти и другие механизмы создали должную базу для образования своеобразного «международного режима гуманитарной безопасности», который постепенно приобретает «силовую» (военно-политическую) составляющую – через постепенное признание необходимости в крайних случаях прибегать к использованию достаточно жестких мер ради достижения политико-гуманитарных целей. Так, в докладе Генерального секретаря ООН Бутроса Гали «Новые подходы для поддержания мира» (1992 г.) концепт «гуманитарность» приобрел международное политико-правовое измерение. С этого момента в международный научно-теоретический и политико-практический дискурс вошли такие категории, как «гуманитарная катастрофа», «гуманитарные операции ООН», «принуждение к миру во имя общечеловеческих (гуманитарных) ценностей».

Кроме того, Комиссия по глобальному управлению (Commission on Global Governance) в отчете за 1995 г. утверждала, что «безопасность людей должна расцениваться как цель такая же важная, как безопасность государств» (5). Таким образом, она считается «наиболее обременительным вызовом безопасности двадцать первого века».

Концептуально подход «гуманитарности» как международно-политическая категория получил свое современное оформление в Стамбульской Хартии европейской безопасности (1999 г.), где современные проблемы мира и безопасности были определены через гуманитарно-политические категории доверия и сотрудничества, что вывело гуманитарное измерение международно-политического и безопасностного сотрудничества в число самых приоритетных. Поэтому тяжело согласиться с Э. Баталовым, который скептически утверждал, что «никто еще не выявил стойкие долговременные тенденции ни в сторону гуманизации, ни в сторону дегуманизации политической жизни» (6).

В результате своеобразного «гуманитарного сдвига» ориентации международно-политических организаций международное гуманитарное право приобретает качественно новое измерение.

Во-первых, окончательно конкретизируется поле его применения, в которое входят ситуации трех типов: стихийные бедствия, массовые политические репрессии (геноцид), техногенные катастрофы.

Во-вторых, впервые в международном праве принимается принцип свободного доступа к жертвам со стороны спасателей, представителей Красного Креста, организаций и систем ООН, Верховного комиссариата по делам беженцев, фонда детей и других межправительственных и неправительственных (наподобие «Врачей без границ») организаций.

Переводя эту гуманитарную проблему в плоскость проблематики суверенитета, следует прежде всего учитывать, что невзирая на то, что с крахом биполярной модели силовое противостояние сверхгосударств ушло в прошлое, военно-политическая нестабильность и конфликтность «опустились» на региональный и локальный уровни. Вероятность и военно-политические масштабы глобальных и межрегиональных вооруженных столкновений минимизировались, вместо этого на передний план вышли проблемы локально-региональной напряженности.

Актуализировались проблемы социально-гуманитарного характера: борьба с терроризмом, нелегальной торговлей оружием (которое используется против мирного населения), наркотиками, нелегальной миграцией и тесно связанной с ней торговлей людьми.

Особенно остро встала проблема международных усилий по предотвращению и решению локально-региональных конфликтов, поиска новых средств поддержания региональной стабильности, миротворчества, разоружения и посредничества между противоборствующими сторонами и предоставления гуманитарной помощи населению в конфликтных зонах.

В последние десятилетия на фоне разрядки глобальной напряженности не прекращалось насилие и сохранялась нестабильность на локально-региональном уровне. Невзирая на то, что в начале XXI в. изменение общественно-политического мироустройства, вызванное распадом советского блока и послевоенной системы международных отношений, в целом завершилось, общий уровень локальной (региональной) конфликтности в мире не снизился.

(окончание следует)

1) Цыганков П.А. Гуманизация международных отношений: противоречия и парадоксы // Общественные науки и современность. – 1998. – №1. – С.58.

2) Warren S., Brandeis L. The Right of Privacy // Harvard Law Review. – 1890. – №4. Дана праця вважається ледь не найвпливовішою юридичною статтею із цього питання.

3) Сухарев А.И. Политика гуманитарной безопасности (К вопросу о теории политики и практике безопасности) // Безопасность Евразии. – 2000. – №1.

4) Dewitt D.B. The New Global Order and the Challenges to International Security // Building a New Global Order. Emerging Trends in International Security. / D. Dewitt, D. Haglund, J. Kirton. (еds.) – Oxford University Press, 1993.

5) Our Global Neighbourhood. Report of the Commission on Global Governance. – Oxford University Press, 1995. – Р. 81.

6) Баталов Э.Я. Политическое – слишком человеческое // Политические исследования. – 1995. – № 5. – С.9.